Неточные совпадения
Чувство гнева на жену, не хотевшую соблюдать приличий и исполнять единственное постановленное ей условие ― не
принимать у себя
своего любовника, не давало ему покоя.
Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее с глаз долой, в
свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с
своими обманутыми и поруганными
чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не
принимала бы ее в
свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с жизни», как утверждает Райский.
«Женщины! вами вдохновлен этот труд, — проворно писал он, — вам и посвящается!
Примите благосклонно. Если его встретит вражда, лукавые толки, недоразумения — вы поймете и оцените, что водило моими
чувствами, моей фантазией и пером! Отдаю и
свое создание, и себя самого под вашу могущественную защиту и покровительство! От вас только и ожидаю… „наград“, — написал он и, зачеркнув, поставил: „Снисхождения“.
Потом уж я твердо узнал, что
принял он вызов мой как бы тоже из ревнивого ко мне
чувства: ревновал он меня и прежде, немножко, к жене
своей, еще тогда невесте; теперь же подумал, что если та узнает, что он оскорбление от меня перенес, а вызвать на поединок не решился, то чтобы не стала она невольно презирать его и не поколебалась любовь ее.
Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и
чувством собственной вины,
принимая каждую разницу за недостаток, краснея
своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже не был пьян и
принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная. Доктор понимал, как старушке тяжело было видеть в
своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее
чувство еще усилилось, когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она так неловко поклонилась и все время старалась не смотреть на жениха.
Вот как выражает Белинский
свою социальную утопию,
свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на
чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не
примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Такие далекие путешествия были вообще не в обычае семьи. За пределами знакомого села и ближайших полей, которые он изучил в совершенстве, Петр терялся, больше чувствовал
свою слепоту и становился раздражителен и беспокоен. Теперь, впрочем, он охотно
принял приглашение. После памятного вечера, когда он сознал сразу
свое чувство и просыпающуюся силу таланта, он как-то смелее относился к темной и неопределенной дали, которою охватывал его внешний мир. Она начинала тянуть его, все расширяясь в его воображении.
Но я не считаю себя преступным против
чувства законности, ежели я совсем отказываюсь от условия (которое, надо заметить, по самой
своей сущности не может в этом случае быть срочным), добровольно лишаясь его выгод и за то не
принимая на себя его обязанностей.
Она скромно рассказывала о Париже, о
своих путешествиях, о Бадене; раза два рассмешила Марью Дмитриевну и всякий раз потом слегка вздыхала и как будто мысленно упрекала себя в неуместной веселости; выпросила позволение привести Аду; снявши перчатки, показывала
своими гладкими, вымытыми мылом à la guimauve [Алфейным (фр.).] руками, как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась принести стклянку с новыми английскими духами: Victoria’s Essence, [Духи королевы Виктории (фр.).] и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась
принять ее в подарок; всплакнула при воспоминании о том, какое
чувство она испытала, когда в первый раз услыхала русские колокола: «Так глубоко поразили они меня в самое сердце», — промолвила она.
Видно было, что первоначальное, великодушное
чувство свое он, после нескольких строк,
принял за слабость, стал стыдиться ее и, наконец, почувствовав муки оскорбленной гордости, кончал гневом и угрозами.
Но первое проснувшееся
чувство расширило душевный горизонт Луши, и она теперь старалась проверить детскую аксиому,
принимая меркой
свой личный опыт.
— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, — отвечал он, слегка приседая, — осмелюсь доложить, что уж я сызмальства в этом прискорбии находился, формуляр
свой, можно сказать, весь измарал-с.
Чувства у меня, ваше превосходительство, совсем не такие-с, не то чтоб к пьянству или к безобразию, а больше отечеству пользу приносить желаю. Будьте милостивы, сподобьте
принять в канцелярию вашего превосходительства. Его превосходительство взглянули благосклонно.
— Ни лета одного, — начал он, указывая на старика-генерала, — ни расстояния для другого, — продолжал, указав на предводителя, — ничто не помешало им выразить те
чувства, которые питаем все мы. Радуемся этой минуте, что ты с нами, и сожалеем, что эта минута не может продолжиться всю жизнь, и завидуем счастливцу Петербургу, который
примет тебя в лоно
свое.
Все было то же, только все сделалось меньше, ниже, а я как будто сделался выше, тяжелее и грубее; но и таким, каким я был, дом радостно
принимал меня в
свои объятия и каждой половицей, каждым окном, каждой ступенькой лестницы, каждым звуком пробуждал во мне тьмы образов,
чувств, событий невозвратимого счастливого прошедшего.
Меня, — продолжал рассказ В.М. Дорошевич, —
принял судебный следователь Баренцевич, которому я отрекомендовался репортером: «Опоздали, батенька! Гиляровский из „Русских ведомостей“ уже был и все знает. Только сейчас вышел… Вон едет по дороге!» Я был оскорблен в лучших
своих чувствах, и как я тебя в тот миг ненавидел!
Вольно и невольно наблюдая эти отношения, часто с поразительной и поганой быстротой развивающиеся на моих глазах с начала до конца, я видел, как Сидоров возбуждал у бабы доброе
чувство жалобами на
свою солдатскую жизнь, как он опьяняет ее ласковой ложью, а после всего, рассказывая Ермохину о
своей победе, брезгливо морщится и плюет, точно
принял горького лекарства.
Быстрая езда по ровной, крепкой дороге имела на петербургскую даму то приятное освежающее действие, в котором человек нуждается, проведя долгое время в шуме и говоре, при необходимости
принимать во всем этом
свою долю участия. Мордоконаки не смеялась над тем, что она видела. Она просто отбыла
свой визит в низменные сферы и уходила от них с тем самым
чувством, с каким она уходила с крестин
своей экономки, упросившей ее когда-то быть восприемницей
своего ребенка.
За все эти послуги он имеет готовый стол и возможность с утра до вечера оставаться в хорошо натопленных и роскошно убранных салонах
своего патрона и, сверх того, от времени до времени, пользуется небольшими подачками, которые он, впрочем,
принимает с большим
чувством собственного достоинства.
После молитвы Софья Николавна чувствовала себя как-то бодрее и спокойнее,
принимала это
чувство за указание свыше, надевала обручальное кольцо и выходила в гостиную к
своему жениху спокойная и веселая.
Испытав всю безграничность, всё увлечение, всё могущество материнской любви, с которою, конечно, никакое другое
чувство равняться не может, Софья Николавна сама смотрела на
свое настоящее положение с уважением; она
приняла за святой долг сохранением душевного спокойствия сохранить здоровье носимого ею младенца и упрочить тем его существование, — существование, в котором заключались все ее надежды, вся будущность, вся жизнь.
На третий, рано поутру, Алексей Степаныч, дожидался
своей невесты в гостиной; тихо отворилась дверь, и явилась Софья Николавна прекраснее, очаровательнее, чем когда-нибудь, с легкой улыбкою и с выражением в глазах такого нежного
чувства, что, взглянув на нее и увидя ласково протянутую руку, Алексей Степаныч от избытка сильного
чувства обезумел, на мгновение потерял употребление языка… но вдруг опомнившись, не
принимая протянутой руки, он упал к ногам
своей невесты, и поток горячего сердечного красноречия, сопровождаемый слезами, полился из его груди.
Детская дружба
принимала форму более сильного
чувства, и только недоставало у Алеши смелости, чтобы взять
свое.
Через три дня я был на коше у молокан, где Самат оказался
своим человеком, и меня
приняли как родного. Винтовку и почти сотню патронов я подарил старому молоканину — и радость его была безмерна: у них была одна гладкостволка, связанная проволокой. Самат, расцеловавшись со мной по-русски, исчез навсегда. На мои излияния
чувств за спасение жизни и за все сделанное мне он ответил одним словом, уже на дороге, крепко пожав руку...
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и
чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос
свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел
принимать и заперся у себя в кабинете.
Анна Юрьевна хоть и
принимала Елпидифора Мартыныча, но как-то никогда не допускала его близко подходить к себе: он очень возмущал ее
чувство брезгливости
своим гадким вицмундиром и
своим гадким париком.
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин в то же утро, надев все
свои кресты и ленты, отправился к владыке. Тот
принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь на каждом почти слове, тем не менее, однако, с большим
чувством рассказал о постигшем его горе и затем изложил просьбу о разводе сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
Григорий Иваныч внутренне был очень доволен этим происшествием и тем
чувством, с которым я его
принял, но, следуя
своей методе, довольно сухо мне отвечал: «Не слишком радуйтесь; не поторопился ли Ибрагимов?
Вскоре, однако ж,
чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее
принимать свои привычные, обыденные впечатления.
Все себе дали слово: на другой же день явиться к графу для засвидетельствования глубочайшего почтения, и только четыре лица не разделяли общего
чувства; это были: Задор-Мановский, который, любя управлять чужими мнениями, не любил их
принимать от других; Анна Павловна, не замечавшая и не видевшая ничего, что происходило вокруг нее; потом Эльчанинов, которого в это время занимала какая-то мысль, — и, наконец, вдова, любовавшаяся в молчании задумчивым лицом
своего собеседника.
Даже прекрасный пол с восторгом
принял бы этот язык, потому что на нем можно выражать все тончайшие нежности (усладительнее, нежели на французском; не нужно гнусить, а говорить ярко; притом же, как пожелается, можно объяснять
чувства свои открыто и прикрыто…
Кто много странствовал по свету,
Кто наблюдать его привык,
Кто затвердил страстей
примету,
Кому известен их язык,
Кто рано брошен был судьбою
Меж образованных людей
И, как они, с
своей рукою
Не отдавал души
своей,
Тот пылкой женщины пристрастье
Не почитает уж за счастье,
Тот с сердцем диким и простым
И с
чувством некогда святым
Шутить боится.
Гость 3. Поверьте, веселость в обществе очень часто одна личина; но бывают минуты, когда эта самая веселость, в бореньи с внутреннею грустью,
принимает вид чего-то дикого; если внезапный смех прерывает мрачную задумчивость, то не радость возбуждает его; этот перелом доказывает только, что человек не может совершенно скрыть
чувств своих. Лица, которые всегда улыбаются, вот лица счастливцев!
После этого смотра прошлому в душе Орловой родилось странное
чувство к мужу, — она всё так же любила его, как и раньше, — слепой любовью самки, но ей стало казаться, как будто Григорий — должник её. Порой она, говоря с ним,
принимала тон покровительственный, ибо он часто возбуждал в ней жалость
своими беспокойными речами. Но всё-таки иногда её охватывало сомнение в возможности тихой и мирной жизни с мужем, хотя она верила, что Григорий остепенится и погаснет в нём его тоска.
Оттого ли, что общества новых времен вышли из состояния младенчества, в котором естественное
чувство бессилия необходимо заставляет искать чужого покровительства; оттого ли, что прежние, известные нам из истории покровители и опекуны обществ часто так плохо оправдывали надежды людей, доверявших им
свою участь, — но только теперь общественные тенденции повсюду
принимают более мужественный, самостоятельный характер.
Их
чувства постоянно представляют им счастие не в исполнении долга, а в нарушении его; но они жертвуют
своим благом, как они его понимают, отвлеченному принципу, который
принимают без внутреннего сердечного участия.
Пухлое лицо приказчика побагровело и
приняло тоскующее, бабье выражение. Он пошевелил пальцами, как бы ища слов, чтобы передать
свое неопределенное
чувство, и продолжал...
—
Чувства мои к вам известны, ваше сиятельство… В сегодняшний же день вы столько сделали для меня, что моя любовь к вам является просто прахом… Чем я заслужил такое внимание вашего сиятельства, что вы
приняли такое участие в моей радости? Так только графы да банкиры празднуют
свои свадьбы! Эта роскошь, собрание именитых гостей… Ах, да что говорить!.. Верьте, ваше сиятельство, что моя память не оставит вас, как не оставит она этот лучший и счастливейший из дней моей жизни…
Капитан
принимает эти похвалы с
чувством собственного достоинства, без того выражения чрезмерной радости, которая столь нравится начальникам и потому довольно обыкновенна среди подчиненных, и адмирал, как будто удивленный этой малой отзывчивостью к его комплиментам, к тому же весьма редким и не особенно расточительным, взглядывает на капитана пристальным взглядом умных
своих глаз и, словно бы угадывая в нем рыцаря долга и независимого человека, чувствует к нему уважение.
Дорушка довольно спокойно
принимала эти ласки, в то время как Васса вся таяла от
чувства удовлетворенного тщеславия. «Моя работа лучше всех! Я моложе всех других хороших работниц!» — пело и ликовало в глубине души Вассы, и она готова была вместе с душистыми ручками баронессы расцеловать и
свою прелестную лилию.
Отовсюду звучали песни. В безмерном удивлении, с новым, никогда не испытанным
чувством я шел и смотрел кругом. В этой пьяной жизни была великая мудрость. О, они все поняли, что жизнь принимается не пониманием ее, не нахождениями разума, а таинственною настроенностью души. И они настраивали
свои души, делали их способными
принять жизнь с радостью и блаженством!.. Мудрые, мудрые!..
Григорий узнал этого старца. Это был фон-Ферзен. Он подбежал к нему и
принял последнее проклятие от умирающего. Это было последней каплей, переполнившей чашу нравственных страданий несчастного юноши. Он, как сноп, повалился без
чувств около трупа
своего благодетеля и был вынесен
своими на плечах из этого кладбища непогребенных трупов.
Григорий узнал этого старца. Это был фон Ферзен. Он подбежал к нему и
принял последнее проклятие от умирающего. Это было последней каплей, переполнившей чашу нравственных страданий несчастного юноши. Он как сноп повалился без
чувств около трупа
своего благодетеля и был вынесен
своими на плечах из этого кладбища не погребенных трупов.
И мальчик бросился с
чувствами недетскими на грудь названого брата. Антон
принял его в
свои объятия и целовал в голову.
К
своей жене он, как мужчина, начал незаметно охладевать в последние пять лет, но никогда не разбирал
своего чувства к ней, не возмущался, не жаловался ни самому себе, ни в дружеской беседе. Да у него и не было друга… Он
принимал это как неизбежность"эволюции"супружеской связи, и
свою честность, то, что не обзавелся любовницей, считал он высшим доказательством уважения к женщине, от нее не требовал никаких порывов и желал подтянуть ее в туалете вовсе не за тем, чтобы подогревать
свое чувство к ней.
Жюли уже давно ожидала предложенья от
своего меланхолического обожателя и готова была
принять его; но какое-то тайное
чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и
чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса.
Но когда событие
принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать
свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда всё население, как один человек, бросая
свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу
своего народного
чувства: тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленною.